Лев гумилев что такое антисистема. Лев гумилев, сущность традиции и кошмары этнических химер переходящих в антисистему

АНТИСИСТЕМА

К жизнеотрицающим учениям Гумилев отнес гностицизм, манихейство, исмаилизм, павликианство, богомильство. Если вокруг такого учения формируется община из людей, искренне принимающих жизнеотрицание, то Гумилев называл такую общину «антисистемой». Антисистемы враждебны миру, природе, биосфере, опасны для существования нормальных этносов.

Вера в предопределение, по мнению Гумилева, тоже угодна дьяволу, потому что снимает ответственность с человека за поступки. Вот почему к людям с жизнеотрицающим мироощущением Гумилев отнес и блаженного Августина, и Жана Кальвина, а их противников, соответственно, к сторонникам добра и света, верующим в истинного Бога. Поэтому естествоиспытатели, изучающие биосферу, и оказались в одном лагере с Пелагием, последовательным сторонником свободы воли и оппонентом Августина.

В нормальных условиях нормальные люди к антисистеме не примкнут, такие общины образуются только в зонах негативных этнических контактов, внутри этнических химер, где, как в коммуналке с неуживчивыми соседями, все друг друга ненавидят, а нормальные этнические традиции искажаются из-за контактов с чужаками. В этнических химерах появляется много людей с жизнеотрицающим мироощущением, которые и объединяются в антисистемы.

На первый взгляд, учение очень логичное и удивительно непротиворечивое, но только на первый. Владимир Губайловский, не только профессиональный математик, но и человек, сведущий в современном естествознании, сразу же поймал Гумилева на дилетантизме:

«…Почему кванты, которые рождаются при аннигиляции, проваливаются в никуда? Они, может быть, тут же сталкиваются и порождают новые частицы, процесс-то обратимый. <…> Неплохо, кстати, было бы и успокоить своих читателей, вспомнив, например, что не могут все частицы вещества аннигилировать. Это противоречит закону сохранения барионного заряда. <…> Так что стремление социального человека к пустоте – то есть к уничтожению и смерти, образ которой Гумилев находит в аннигиляции и превращении всей массы в излучение, ограничено не только биологической природой и инстинктами человека, но и фундаментальным физическим законом. Но этот вывод никак с теорией этногенеза не связан.

Картина, нарисованная Гумилевым, красива и зловеща. Чувствуешь себя виртуальной частицей, которая вот прямо сейчас и аннигилирует. <…> Но никогда никакая аналогия не была доказательством. У географии свои законы, у физики свои, и что бы там в физике микромира ни происходило, вряд ли это существенно для понимания этногенеза. Научное рассуждение так строиться не может».

Конечно, но ведь перед нами не наука, а религиозное учение, которое Гумилев только закамуфлировал под научное. Гумилев не обманывал своих читателей, «камуфляж» был искренней попыткой соединить несоединимое. Тем не менее для научного наследия Гумилева учение об антисистемах сослужило дурную службу. Оно оттолкнуло от Гумилева многих серьезных исследователей. Тот же Губайловский, сначала «очарованный» научной мыслью Гумилева, прочитав девятую часть «Этногенеза», превратился в последовательного критика «гумилевщины».

А ведь в учении об антисистемах еще немало слабых мест. Гумилев, не только историк, но и географ, к тому же много интересовавшийся проблемами экологии и развития биоценозов, не мог не знать, что почти все экологические преступления человечества совершены вовсе не представителями зловещих антисистем, а самыми обычными людьми, которые руководствовались не мироотрицанием, а банальной корыстью, жаждой легкой наживы. Леса на Аппенинском полуострове свели за много столетий до появления патаренов. Не альбигойцы сливали в Гаронну и Луару промышленные стоки. Не исмаилиты истребили туранского тигра.

К сожалению, последователи Гумилева превратили учение об антисистемах в нечто и вовсе карикатурное. К антисистемам отнесли не только коммунизм, но и «западный социализм» и либерализм. Что общего с жизнеотрицанием у сторонников социальной справедливости? Неужели же можно причислить к антисистемам рабочие партии, боровшиеся за повышение зарплаты, за восьмичасовой рабочий день и оплачиваемый отпуск? Что общего с мироотрицанием у защитников прав и свобод человека?

Более того, нельзя причислять к антисистемам и нацизм с коммунизмом. С последним все как будто ясно. Коммунистический идеал – всеобщее равенство в свободном бесклассовом обществе, справедливое распределение плодов труда, интернационализм и мир между народами – утопия, но никак не мироот рицающая. А нацизм и подавно далек от антисистем. Идеология нацизма представляла собой самый бесстыжий национальный эгоизм, она обернулась ужасом для Европы, но мир, жизнь, природу нацисты не отрицали никогда.

К сожалению, люди поверхностные и слабо знающие историю решили, что антисистемы и несут ответственность за самые страшные преступления, совершенные нацистами и коммунистами. Своим наивным последователям невольно подыграл и сам Гумилев, в одном из интервью назвавший Сталина человеком, сочетавшим пассионарность с «негативным, жизнеотрицающим выбором». Но Иосиф Виссарионович тоже любил жизнь, что не мешало ему уничтожать сотни тысяч невинных людей. При всем том он не стремился истребить всё живое на земле во имя слияния с абстрактным Абсолютом. Не причислил же Гумилев к антисистемам легизм правителя Шан Яна и не посчитал империю Цинь антисистемой, хотя немного найдется в истории человечества деспотов, подобных Цинь Ши Хуанди, хоронившему заживо последователей Конфуция.

Уселся-таки за мегопроект подробного критического разбора "От Руси до России" и в порыве вдохновения написал до основного текста небольшой очерк по трудным вопросам теории этногенеза и тому в какую антисистемную ловушку сам себя загнал Гумилев со своим евразийством:

"Необходимо понимать, что понятия этнической химеры и антисистемы не тождественны друг другу и относятся, в общем-то, к разным логическим ответвлениям гумилевской теории. Если химера это продукт исторически сложившегося симбиоза двух несовместимых этносов, чье взаимодействие лишь обнуляет этническую традицию в результате возникновения культурной шизофрении, когда дети воспитываются в режиме «ни мышонок, ни лягушка», то антисистема есть осознанное теоретически подкрепленное жизнеотрицание. Антисистема ненавидить реальную жизнь с её потоком, сложностью и многообразием, стремится подменить эту жизн простой идеологической схемой, ненавидит традицию как концентрацию жизненных результатов этноса и, прежде всего, пассионариев, ненавидит саму жизнь как биологическое самовоспроизводство.

То есть если химера это аннигилирующее столкновение двух вполне жизнеспособных сами по себе этносов, то антисистема – это антиэтнос, стремление уничтожить всё то, что сохраняет и воспроизводит этнос. Если для этноса высшим чудом является зачатие и рождение ребенка, который затем должен быть воспитан в лоне традиции, которая сама плод деятельности рожденных и воспитанных людей предыдущих поколений, то для антисистемы главной целью является то, чтобы зачатие и рождение не состоялись, а завербованный адепт воспитывался не в традиции, а в сухой жизнеотрицающей схеме. Если антисистема и любит этнические химеры, то именно потому, что видит в них ту самую аннигиляцию жизни и традиции, создание манкуртов, хорошо поддающихся идеологической обработке, вместо традиционной. Химера не есть антисистема, но антисистеме живется внутри химеры как нигде привольно.

Пишет об этих явлениях Гумилев с понятной ненавистью. Здесь у него просыпается настоящий пыл крестоносца. Нет сомнений, что он сам жег бы альбигойцев и закапывал бы головой вниз маздакитов, как это делают защитники жизненной нормальности в его книгах. Понятны и гумилевские этнополитические аллюзии, так скандализировавшие общественность в момент выхода его книг.

Гумилев сам своими глазами наблюдал в России формирование этнической химеры. Обширный исход в российские города выходцев из-за черты оседлости, составлявших важную социальную опору новоустановленной советской власти. Их поток встретился на тесных коммунальных кухнях и в бараках с переселявшимися из деревни крестьянами и с ошметками разгромленных высших классов и интеллигенции Российской Империи, привел к появлению причудливых союзов, браков и социальных сред, которые имели все характерные черты Химеры – воспитанные в таких семьях дети были ни мышатами, ни лягушатами, не воспроизводили в себе ни традиций высших классов Империи, ни русской деревни, ни местечка.

В этом столкновении русская этническая традиция беспощадно разрушалась, от ашкеназской оставалась лишь внешняя пустая оболочка, прежде всего – система противопоставлений чужакам. А носители химерного квази-этнического сознания подбирали себе новую идеологию, идеологию антисистемы, идеологию, оправдывающую разрушение этнических традиций. И такая идеология была в итоге найдена в виде радикальной русофобии, то есть систематического отрицания самих основ реальной жизни в России во все эпохи. Всё русское было объявлено грязным, некультурным, тоталитарным, кровавым, постыдным. Нетрудно обнаружить очевидные параллели между отношением классической антисистемы – манихеев к материи и отношении русофобов к России и русским. И материя и Россия – липкая дрянь от которой надо освободиться любой ценой.

Проницательность Гумилева, который создавал образы древности, вполне однозначно считывавшиеся применительно к сегодняшнему дню, сделала его последние работы очень актуальными. Но, к сожалению, анализом проблематики антисистемы дело не ограничилось. Во многом тут сыграли свою роль обстоятельства случайного текстологического характера. Гумилев написал еще в 1970-е годы очерк «Зигзаг истории», посвященный хазарской химере для альманаха «Прометей», но тот, по понятным причинам, не вышел. И в самом деле, представить себе подобный текст в советской печати было решительно невозможно. Затем Лев Николаевич увлекся сочинением апологетической биографии Чингисхана и истории монгольских завоеваний «Деяния монголов». Когда представилась возможность издания, всё это легче было объединить под одной обложкой. Так книга об антисистеме и книга апология монгольских завоеваний объединились вместе и создали общий смысловой комплекс из которого следовало: ненавидишь антисистему, не принимаешь химеризацию русского этноса, - прославляй Чингисахана, Батыя и Тохтамыша.

Идеи Гумилева попали в парадоксальный, убийственно ядовитый для них контекст. Вместо инструмента в руках русского народа по возвращению своей традиции и выхода из под облучения русофобской антисистемой, они содействовали удвоению химеры и еще большему распространению антисистемного влияния. Наряду с возникшей после революции русско-ашкеназской химерой начала стремительно набирать силу химера русско-кавказско-азиатская, так соответствовавшая новым условиям «многонациональной» РФ. С прежней химерой она находилась в причудливых отношениях от борьбы до сотрудничества, но и в том и другом случае представители доминирующих компонентов химеры рассматривали русских как низших, как биологический материал для строительства нового общества.

Теория Гумилева в этих условиях сама стала инструментом антисистемы".

В интеллектуальном патриотическом сообществе весьма популярен тезис об отождествлении православного понятия Катехона (Удерживающего) и исторической России - причем во многих случаях этот тезис распространяется не только на традиционную русскую монархию, не только на Православную Церковь, но на Россию в разных ее исторических воплощениях. Иными словами, сегодня все больше превалирует цивилизационное понимание миссии России. В этом есть немалая правда - поскольку цивилизационная преемственность связывает между собой эпохи, в которых причудливо сменяют друг друга разные политические режимы и формы правления, по-разному выстраивается и формат духовного производства. Однако Россия изживает противоречия эпох, «выдавливает» из себя антисистемные элементы, преодолевает собственные мутации и сохраняет свойства органической системы-цивилизации. Изживание этих внутренних противоречий русской жизни чаще всего сопряжено с огромными жертвами и утратами. Однако даже на переходе от мутагеннного, зараженного вирусами «минус-цивилизации» состояния к выздоровлению, еще не одолев до конца собственную антисистему, Россия отвечает на вызов внешних антисистем (так происходило в 1941-1945 гг., так происходит и теперь, в Сирии).

Что же такое антисистема? Можно выделить пять сущностных характеристик антисистемы как типа социальной общности:

3) Истина и ложь в антисистеме не противопоставляются, а приравниваются друг к другу, превращаясь из реальных модусов человеческого сознания в манипулятивные, игровые, притворные. Отсюда, согласно Гумилеву, «так или иначе, вырастает программа человекоубийства». При этом ложь может рассматриваться внутри антисистемы как праведность.

4) Помимо закрытости по отношению к внешнему миру существует и закрытость между верхними и нижними этажами самой антисистемы. Верхушка слишком слаба сама по себе, чтобы осуществить «снос» мешающих ей традиций. Наиболее трудную работу антисистема стремится решать «чужими руками». Эту работу за неё выполняют антисистемные орды, на которые элита взирает с некоторой брезгливостью, но обойтись без их «услуг» не может. После этого наступает её час - на дымящихся руинах прежних культур, государств, этносов она, подобно мастерам-каменщикам, пытается выстроить свой заветный «храм» по своим собственным чертежам.

5) Антисистемы герметичны и эзотеричны и способны к созданию многоуровневой защиты в виде с одной стороны нескольких степеней посвящения, не позволяющих адептам учения быстро приблизиться к их тайной сути, а с другой стороны - к капсулированию и долгому пребыванию в «свернутом», «спящем» состоянии в неблагоприятных внешних условиях. Закапсулированные, антисистемы могут хранить в себе разрушительный социальный вирус в ожидании ослабления положительной системы.

В связи с антисистемами Гумилев ввел и еще один термин - химеры, то есть социальные образования, складывающиеся в результате вторжения представителей одного суперэтноса в области проживания другого, после чего агрессор пытался жить за счет побежденных. Все антисистемы образуются именно в этих зонах контакта взаимодействующих этносов, в зонах химер, понимаемых как наложение двух различных этнических полей, колеблющихся с разной частотой. Наложение двух ритмов ломает оба ритма и создает какофонию, в которой и рождаются антисистемные настроения или «извращения». Взаимодействие этнических полей может быть не только химерным, но и симбиотическим (например, союзы этносов, их взаимодействие в империях или коалициях, где есть общие стратегические цели и культивируется уважение к суверенности и своеобразию друг друга). Симбиоз традиций (не только этнических, но и религиозных, культурных, цивилизационных) возможен там, где не допускается смешения культур, коррозии духовно-культурных ядер этих традиций.

Было бы ошибкой полагать, что антисистемы - «всего лишь» относительное зло, представляющееся таковым в зеркале иной культуры (В. Цымбурский в отношении враждующих цивилизаций; позиция А. Дугина в споре о «контринициации») или просто продукт смеси несовместимых культурных или религиозных традиций (В. Махнач о ереси офитов). Секрет антисистемы заключается не в попытках скрестить несовместимое, а в том что такие попытки находят почву для широкого распространения, субстрат для воспаления новой пожирающей материнское общество социальной общности-язвы, «черной дыры», внутри которой ее члены действуют сплоченно и целеустремленно. В конечном счете, антисистема развивается там, где происходит взаимная аннигиляция иерархий и духовных стержней нескольких, пусть сильно различающихся, но положительных культур.

Антисистемный «компромисс» между «враждующими» цивилизациями оказывается источником не мира и гармонии, а гибридной мутации и в конечном счете энтропии. В известном смысле антисистема питается тем, что в новой исторической ситуации люди утрачивают способность к гармоничной вере, утрачивают связь с традициями предков. Смешение в области духа приводит к смазыванию духовного миросозерцания, о чем писал Ф.М.Достоевский в романе «Бесы»: «Когда боги становятся общими, то умирают боги и вера в них вместе с самими народами. У всякого народа свое собственное понятие о зле и добре и свое собственное зло и добро. Когда начинают у многих народов становиться общими понятия о зле и добре, тогда вымирают народы, и тогда самое различие между злом и добром начинает стираться и исчезать». Похожую мысль до евразийцев отстаивал и К.Н. Леонтьев в его концепции «вторичного смесительного упрощения культур».

Проводя аналогию с онкологическими заболеваниями, можно отметить, что согласно современным исследованиям, раковые клетки и микроопухоли регулярно возникают в организме каждого человека, но гибнут под воздействием системы противоопухолевого иммунитета. Общество, в котором внутрисоциальный аналог такого иммунитета по той или иной причине оказывается ослабленным, неизбежно встает перед угрозой перерастания локальных микроантисистем (существующих практически в каждом социуме) в полноценную антисистему, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Отсюда возникает настоятельная необходимость в постановке вопроса об особой программе опережающего укрепления иммунитета традиции-цивилизации как своего рода динамическом консерватизме.

1. ТИПЫ АНТИСИСТЕМ

Если Гумилев как историк работал преимущественно с античными и средневековыми антисистемами, оставляя за кадром антисистемы Нового времени, то его последователи спроецировали данную методологию и на Новое время, и на нашу современность. Так ученик Гумилева В.Л. Махнач отметил в своих лекциях специфику новых антисистем: «Они существенно отличаются от прежних тем, что их ненависть обращена не на мироздание вообще, а на конкретную культуру. Именно с такими антисистемами мы имеем дело с XIV века по сию пору».

В течение XX века происходила дальнейшая мутация антисистемных вирусов, формировался своего рода венец вирусной эволюции - глобальная антисистема, антисистема-ядро, которая после распада Советского Союза приобрела невиданный масштаб и выступает теперь в роли координатора и генератора едва ли не всех существующих антисистемных проектов. Именно данное обстоятельство и послужило главной причиной написания настоящего доклада.

Рождаясь всегда как «гибрид» несовместимых традиций, антисистема в итоге воплощается в создании синтетических квази-религиозных образований, сект, ересей, оккультных практик, а также на их основе - подрывных и деструктивных организаций. Различные антисистемы могут иметь различный диапазон действия, будучи настроенными на уничтожение конкретной традиции-системы либо же многих позитивных традиций-систем. Глобальная фаза развития антисистем характеризуется обращенностью против всех позитивных систем с претензией на десуверенизацию государств, построение мондиалистской силовой и правовой матрицы, деградацию культур как своеобразных целеустремленных систем с собственной духовной субъектностью и их смешение в глобалистском плавильном котле.

ЕРЕСИ

Христианское учение о ересях можно считать первым прототипом концепции антисистемы. Богослов V века н.э. св. Викентий Лиринский, описывая обновление и разворачивание традиции и разума в Церкви, предложил метафору преуспевания организма и противопоставил ему «примешивание» - когда новое и чуждое все-таки внедряется в веру: «Если начнут примешивать к древнему новое, к своему чужое и к освященному непотребное, то обычай сей неизбежно распространится по всему, так что после ничего уже не останется у Церкви ни целого, ни неповрежденного, ни неиспорченного, ни нерастленного».

Наиболее ярким примером проявления антисистемы в мировой истории считается гностицизм. Несмотря на чрезвычайную пестроту учений, из которых он состоит, все они сходятся на противопоставлении духовного и материального мира, который воспринимается ими как порождение деструктивных «демиургических» сил. Отсюда мироотрицающая настроенность гностиков, их гнушение миром и своего рода «брезгливость» по отношению к миру - черта, ставшая свойством практически всех антисистем. Гностические идеи издревле вызывали большой интерес в части правящих европейских элит. Основные версии гностицизма настаивали на принципиальном неравенстве человеческих существ, которые подразделялись на: людей, которые так или иначе получили от исходной высшей непроявленности (Плеромы) божественные «искры» Пневмы (пневматики); «полулюдей» обделенных «искрами», но наделенных разумом и душой (психики) и «нелюдей», у которых нет ни того, ни другого (гилики). «Полноценными людьми» в буквальном смысле этого слова являются только пневматики, все остальные - бесправные, бренные существа, жизнь которых смешна, презренна и бессмысленна, ибо они изначально созданы не предназначенными для спасения. Отсюда логично и практически неизбежно вытекает идея о возможности и даже необходимости безжалостной эксплуатации психиков и гиликов в интересах немногочисленных носителей «настоящего гнозиса». По мнению ряда исследователей, такого рода гностические идеологемы были инкорпорированы во «внутренние» доктрины, составляющие скрытое мировоззренческое «ядро» современной транснациональной элиты и «Западного проекта» в целом. Следует добавить, что те же самые гностические «ядра» скрываются за фасадом наиболее радикальных течений ислама: карматов, исмаилитов, современного ИГИЛ. В этом смысле весьма показательны тесные связи (в том числе родственные) исмаилитов с королевскими домами Европы и, в первую очередь, Великобритании. Антисистемное течение ваххабизм также восходит своими корнями к гностицизму карматов.

Вопреки расхожим трактовкам влиятельнейшая ересь-антисистема раннего Средневековья - манихейство - является не чем иным как ветвью гностицизма, а ее дуализм восходит не столько к зороастризму, сколько к завязи гностических систем, сложившихся в среде бурлящего вокруг нарождающегося христианства иудейского диссидентства. (Иными словами, можно считать гностицизм продуктом злокачественной коррозии культурных ядер иудейства и эллинства - ставших антиподобием и «черной тенью» их доброкачественного синтеза в христианстве.) Борьба с ересью манихейства со стороны христианского мира шла более 5 веков, а победа над ними оказалась мнимой - поскольку манихейство заразило антисистемным вирусом большое число социумов. Исследователи полагают, что к «потомкам» манихеев можно отнести ереси павликиан, маркионитов, богомилов, вальденсов, карматов, тондракитов, а также некоторые течения исмаилизма. К этому же ряду относятся ставшие нарицательным именем альбигойцы и катары, против которых был объявлен в XIII веке крестовый поход и ради искоренения которых была создана Святая инквизиция.

«До манихеев в мире не было более последовательной в смысле уничтожения антисистемы, — отмечает современный исследователь. — Только манихеи первыми поставили своей целью даже не упрощение каких-либо систем, а полное уничтожение всего материального мира. Поэтому и эффект от воздействия манихейской антисистемы намного превзошел то, чего достигли античные антисистемы. В ней впервые были доведены до абсолюта такие традиционные принципы антисистем, как жизнеотрицание, право на ложь и тайная организация общин. При всем этом манихеи доказывали, что борются с мировым злом и утверждают идеи добра и справедливости».

В известном смысле и современная глобальная антисистема является наследницей гностицизма и манихейства, хотя буквальные параллели здесь не совсем уместны, поскольку антисистема обычно существует не как орден с железной дисциплиной, а как сетевое единство в многообразии. (К примеру, одна из хорошо изученных антисистем Средневековья катары состояла, по подсчетам папских легатов, не менее чем из 40 сект, солидарных между собой в противостоянии внешнему миру, но отличающихся друг от друга по нюансам своих еретических воззрений, нормам и ритуалам. Известно также, что все они почитали своим главой «папу катаров», который жил в Болгарии.) Антисистема не имеет однозначного центра, вернее, её центр находится «везде и нигде» (по образному масонскому выражению). Внутри разветвленной антисистемной сети могут действовать сотни разных структур (обществ, клубов, лож и т. д.), и один конкретный элемент может одновременно участвовать в деятельности множества таких образований. Все они выполняют свою функцию и, в связи с этим, каждый имеет свою ценность (и цену). Вместе с тем это не означает, что при борьбе с антисистемами невозможно вычленить их ключевые ядра и жизненно необходимые институты - к примеру, в современных условиях наиболее ощутимые удары по антисистемам можно нанести, добившись существенного ущерба их финансовым структурам.

Еще одним учением, о котором необходимо упомянуть в связи с генезисом антисистем, является иудейская каббала, которая была изначально тесно связана с гностицизмом. К примеру, Л.А. Тихомиров отмечал, что еврейский язык пропитывает гностические термины, а первоначальный гностицизм вышел «из области тех сирийско-еврейских мистических учений, которые составили, вероятно, и первые фазисы в развитии Каббалы». Сходство гностицизма с каббалистическими воззрениями столь велико, что «исследователи невольно производят то гностицизм из Каббалы, то наоборот». Тихомиров ссылается на мнение такого знатока как Адольф Франк, который «готов из нее производить учения гностиков». Каббалистические воззрения служили средой для антисистемных сект в самой иудейской среде, к примеру, для саббатиан (последователей лжемессии Саббатая Цви (1622-1676)), которых сами же иудеи характеризовали как разрешивших себе прелюбодеяние, воровство, клятвопреступление и делали это, по выражению Якова Эмдена, с намерением, чтобы насытить нечистую силу и тем ускорить пришествие Мессии.

Однако гораздо большее значение чем секты внутри иудаизма имели каббалистические влияния в других культурах - эти влияния, можно сказать, стали практически неотъемлемым фактором формирования антисистем в Западной Европе начиная с позднего Средневековья и до Нового времени. Тайные общества и течения, в миросозерцании которых присутствовала Каббала наряду с гностическо-оккультными элементами, играли роль реформаторскую и революционную. В особенности это относится к франк-масонству.

ТАЙНЫЕ И ПОДРЫВНЫЕ ОБЩЕСТВА

Все антисистемы герметичны, поскольку вербовка адептов из среды позитивной системы подразумевает, что необходимо немалое время, чтобы вовлечь его в свой круг, не испугав и не оттолкнув на первых этапах. Тайны «беззакония» нельзя открывать недостаточно для этого зрелым. Принцип разрешенности лжи действует внутри антисистемы так же как и вовне, поскольку ложь при посвящении адепта в более высокую степень (в масонстве таких степеней насчитывается 33) трактуется как «педагогическая» практика, подготовка к восприятию высшей истины.

Очень часто антисистемные тайные общества осуществляют сложный синтез разных религиозных учений, их оккультную гибридизацию, что оправдывается идеей «Единого Бога», либо единого эзотерического ядра всех религий и традиций. В такой постановке вопроса уже содержится противопоставление большинству существующих верований как экзотерических институтов, в каждом из которых, якобы, затемняется единая универсальная истина.

Теоретики антисистем указывают на такое их свойство как способность к изменению знака: когда представители антисистемы захватывают власть в некотором регионе, сама антисистема меняет знак. Прекращая саморазрушение, она порождает в обществе более или менее деспотический режим, в котором представители антисистемы образуют элиту. Этот режим не разрушает сам социум, ибо социум рассматривается только как некое средство благоденствия новой власти. Подобные, сменившие знак, антисистемы могут жить долго, отказавшись от основного принципа антисистемы - отвержения мироздания. Однако, потерпев политическое поражение и потеряв место «элиты», подобная антисистема снова меняет знак, ибо законсервированный характер не меняет ее сущности: потеряв власть, перестав быть «элитой», антисистема снова становится антисистемой, снова подталкивает этнос к саморазрушению. Примеры - антисистема карматов, которая в X в. в Египте основала эмират Фатимидов и довольно быстро трансформировалась в своего рода «полицейское государство». Другой пример, близкий нам - перерождение антисистемы большевиков в результате сталинской эволюции советского государства. Причем первый этап перерождения начался еще при Ленине с введением НЭПа. В данном вопросе важно понимать, что вместе с перерождением антисистемы происходит и ее радикальное кадровое обновление - на место «борцов» необходимо рекрутировать «работников», как это определил Лион Фейхтвангер, живописуя в 1937 году построение на месте троцкистско-ленинской системы новой сталинской системы. Тем не менее, представители антисистемы в элите полностью не могут быть искоренены, часть антисистемы капсулируется и через какое-то время оживляется (в СССР этот процесс получил название «оттепели», а следующий цикл оживления капсулированных вирусов привел уже к горбачевской перестройке и новому разрушению системы с положительным знаком).

Если во время Великой Французской революции транснациональный масштаб антисистем был еще незначительным, то к 1917 году он был уже вполне ощутим - вплоть до того, что одно из главных ядер зарождающейся мировой антисистемы (финансовые кланы, расположенные на Бродвее 120) приняло непосредственное участие в финансировании и организации как февральских, так и октябрьских событий в России. Вопреки расхожему мнению, основные финансовые средства, полученные большевиками через Парвуса, перевел вовсе не немецкий Генштаб, а банкирский дом Варбургов из Нью-Йорка. Варбурги же были тесными деловыми партнерами главного инициатора свержения русского самодержавия Якоба Шиффа. Парвус лишь прикрывался сотрудничеством с Германией, чтобы особо не афишировать иной источник финансирования. Можно с большой долей уверенности сказать, что уже в 1917 году транснациональная антисистема использовала разные неосистемы и подрывные возможности в целях ликвидации российского Большого Пространства.

МАЛЫЙ НАРОД

В отношении изучения современных антисистем следует отметить особый вклад французского историка Огюстена Кошена и российского математика и философа Игоря Ростиславовича Шафаревича, которые использовали для обозначения исследуемых ими антисистем категорию «малый народ». На примере истории Французской революции Кошен определял «малый народ» как сообщество интеллектуалов, философов, публицистов, юристов, которое сформировалось во Франции в предреволюционные годы. Они составляли меньшинство в любом городе, но это было активное меньшинство. Его представители поддерживали друг с другом переписку, всегда были в курсе новостей, которые касались их интересов, и умели эти интересы реализовывать, используя все доступные им средства. Шафаревич в свою очередь подчеркивает, что «этот слой уже сложился… лет за двадцать с лишком до революции. Суть процесса заключается в отделении этого слоя от остального народа (…) «Малый Народ» выступает исторически в роли мастера, в руках которого остальной народ - лишь материал». Заметим, что подобное самоощущение весьма характерно для носителей гностического мировоззрения а значит и большинства существующих антисистем.

Анализируя вопрос о функционировании антисистемы в рамках Русской цивилизации, Шафаревич в работе «Русофобия» показывает, что антисистемы в России и в дореволюционной Франции имеют одну и ту же идеологию - буржуазную, либеральную, прогрессистскую. Кошен не находит однозначной этнической основы, формирующей мировоззрение «малого народа». Шафаревич при рассмотрении российского варианта «малого народа», приведшего страну к революции 1917 г., также не связывает его напрямую с каким-либо национальным течением, хотя и оговаривает важную роль еврейского фактора.

Для идеологии любой антисистемы характерным является постоянное противопоставление всего прошлого и ныне существующего будущему, причем такому будущему, которое кажется идеальным идеологам антисистемы. Особенно ярко данная черта проявилась в прогрессистских революционных антисистемах. По мысли Кошена, малый народ зарождается на основе разрыва со всякой исторической традицией: религиозной, этической, политической - и замены всех их новой верой в Разум. Захват власти «малым народом» и порабощении им «большого народа», по образному выражению Кошена, «напоминает работу лилипутов, связывающих спящего Гулливера». Ничего не подозревающие массы попадают в тщательно и умело расставленные «сети», состоящие из якобинских клубов, интеллектуальных обществ, предвыборных органов, комитетов, трибуналов, правовых и силовых инструментов, созданных заговорщиками заранее. В данном случае мы имеем дело с антисистемами, которые сознательно и систематически готовились к захвату власти. Не удивительно, что опыт Французской революции революционеры следующих поколений рассматривали в качестве образца.

О. Кошену принадлежит еще одна важная заслуга - он ярко и убедительно описал причины особого психического настроя антисистем, который можно охарактеризовать как параноидально-нигилистический. Представители «малого народа», за спиной которых в качестве духовных поводырей стояли энциклопедисты и члены тайного общества иллюминатов, считали себя «чистыми» по отношению к «большому народу», и при этом они остро осознавали непреодолимую бездну, отделявшую их от нации в целом: «Малый Народ завоевал, поработил большой народ, и навязал ему свои законы. И тотчас же начались изгнания, грабежи и убийства; ибо законы Малого Государства не годятся для большого. (…) В реальном мире якобинская партия всегда будет в опасности и, следовательно, вынуждена будет прибегать к насилию (…) Вот что чувствует весь Малый Народ, начиная с самого видного своего «оратора» и до самого безвестного из своих «агентов»; и вот почему он так дорожит тезисом защиты». Патологический психизм «малого народа» порождает и особо остервенелый террор, и «ненормальную настойчивость» распускаемых ими ложных слухов как способ фабрикации искусственного народного мнения, наконец, формирование целой машины коллективного действия, неуклюжего и неумолимого в своих поступках революционного голема, который в итоге отправляет на гильотину и «своих детей», и «своих вождей»: «Без всякого невероятного заговора, без неправдоподобной извращенности, благодаря одному лишь функционированию социальной переписки, внутри Малого Града вырабатывается целая система лжи, в которой нуждается политика защиты, чтобы удержаться…» — так объясняет Кошен социально-психологический механизм антисистемы в момент удержания ею власти.

Очевидно, все сказанное Кошеном справедливо в отношении многих других революционных переворотов, в которых побеждали антисистемные партии и секты. Справедливо это и в отношении «красного террора» в России. И это объясняет как неизбежность «термидорианского» перерождения, так и глубинные причины того, почему антисистема тотального разрушения общества и массовых убийств перерождается в государство с положительным знаком. При этом само перерождение (термидор, установление диктатуры и т.д.) также дается большой кровью. Антисистема не уходит со сцены истории без яростного сопротивления.

АНТИСИСТЕМЫ И КОНТРСИСТЕМЫ

Некоторые историки пытаются втиснуть в рамки понятия антисистемы и такие явления как инквизицию, орден иезуитов, опричнину Ивана Грозного и другие подобные феномены. В целом такие попытки не выдерживают критики, хотя и нельзя отрицать, что в данных структурах можно заметить довольно яркие проявления, похожие на те сущностные признаки антисистем, которые мы перечислили выше. Однако, во-первых, эти проявления носят частный характер, а, во-вторых, они не определяют сущности данных спецсистем, которые создавались, безусловно, в качестве реакции на угрозы со стороны антисистем. Скорее следует говорить не об усвоении инквизиторами или опричниками каких-то черт антисистем, а об окраске, которую они получили в ходе борьбы с ними.

Святая Инквизиция, несмотря на все свои пороки и недостатки, последовательно боролась с антисистемными силами в течение нескольких веков, и в этой борьбе могла переходить разумные пределы и даже фальсифицировать объект своей работы (свойство скорее деспотических государств, чем антисистем - масштабная карательная машина в целях самосохранения всегда имеет тенденцию к расширению фронта своих работ).

Опричнина была чем-то вроде прото-спецслужбы, особого института альтернативного государева двора, созданная для уничтожения спор ереси жидовствующих, опаснейшей антисистемы, частично капсулированной на тот момент в Русском государстве, а также связанных с ней сепаратистских антисистемных сил (княже-боярской оппозиции, западнической новгородской олигархии и т.д.). Иван Грозный использовал опричнину для решения целого комплекса стоявших перед ним стратегических задач, но главными задачами были именно эти - контр-антисистемные. Надо сказать, что решил он большинство поставленных задач блестяще.

Иезуиты, несмотря на репутацию лицемеров, не гнушающихся фальсификацией и подлогом, сумели создать механизмы самовоспроизводства, заняв важную нишу внутри католической традиции - их можно назвать чем-то вроде папской контрразведки, в задачи которой входило остановить разрастание протестантизма, который в какой-то момент грозил практически «снести» Католическую церковь. После выполнения своей миссии в ходе Контрреформации иезуиты нашли себе новые задачи, в сущности связанные с той же миссией: купированием антисистем, которые угрожали римскому престолу и его стратегическим интересам.

Данный тип социальных институтов, так или иначе стоящий на службе позитивных систем (традиционного государства, церкви, существующей этнокультурной традиции, общественной нравственности и т.д.), не может быть отнесен к антисистемам, а заслуживает какого-то особого термина - мы предложили бы называть их специальными контрсистемами.

Однако, более сложной становится эта проблема, если в фокус зрения попадает такое специфической свойство специальных служб и разведок как «двойные» и «тройные» агенты. Это не какие-то частные случаи, а скорее определенный закономерный риск, возникающий в зоне пересечения и трения между разными цивилизациями, государствами и религиозными институтами. Не говоря уже о том, что в этой же зоне возникает сложнейшая игра и борьба между системами и антисистемами. Как и в случае с химерами, здесь возникает питательная почва для антисистемных явлений. Двойные стандарты были свойственны практически всем антисистемам. К примеру, революционно-эсхатологические антисистемщики зачастую мотивированы в целом альтруистически, взыскуя соединения с Абсолютом - пусть и в извращенном «аннигиляционном» формате. Однако, их разрушительная активность весьма на руку силам более расчетливым и предельно эгоистическим. К примеру, к таким силам следует отнести сегмент старинной европейской аристократии, который сохранял верность тем представлением, согласно которым аристократы (по крайней мере, их продвинутая часть) происходят от богов и должны властвовать как боги.

Уже манихеи практиковали двойные стандарты - с одной стороны отрицание властей и собственности на низшем уровне, с другой - разрешение всячески обогащаться на высшем, для наиболее продвинутых адептов. В дальнейшем, через много веков многие антисистемщики явят пример подобного соединения «коммунизма» и «капитализма». Особенно здесь выделяется фигура А. Парвуса - социалиста и крупного торговца, у которого Троцкий взял идею перманентной революции. Как мы указали в начале, антисистема складывается как некое двухэтажное образование, на верху которого находятся сверхэлитарии, а внизу - союзные и, в то же время, враждебные разрушители систем (упоминавшиеся выше как «антисистемные орды»).

В XX веке ситуация настолько запуталась, что грань между контрсистемой и антисистемой зачастую просто невозможно распознать, если не владеть ситуацией изнутри. К примеру, известный левый теоретик и политик Линдон Ларуш характеризуется такими парадоксальными чертами как троцкистское идеологическое происхождение и одновременно глубокое и яростное разоблачение антисистемной изнанки современного западного мира. В то же время бывший кадровик Совета национальной безопасности США Норман Бэйли определил движение Ларуша как «одну из лучших частных разведслужб в мире».

Итак, специальные контрсистемы являются скорее специфическими органами позитивных систем. Но поскольку по ходу развития борьбы с антисистемами они вынуждены принимать участие в «право-левой игре» конкурирующих цивилизаций и в сопутствующей этой игре активизации подрывных сил, то специальные контрсистемы тесно соприкасаются с антисистемами и вступают с ними в сложные взаимоотношения. Яркими примерами рискованной игры являются в истории русской революции такие явления как «зубатовщина», «азефовщина», участие царских спецслужб в подготовке как февральской, так и октябрьской революций. В советский период истории спецслужбы и партийные структуры активно занимались поддержкой и направлением подрывных сил в целом ряде зарубежных стран.

Однако помимо специальных контрсистем, созданных государством, существуют и контрсистемы общественного происхождения, в частности, это могут быть контрэлитарные политические группы, радикалы, протестующие против социальной несправедливости. В протестной среде в эпоху Нового времени тенденции контрсистемные и антисистемные тесно переплетаются. Пониманию сути антисистемы препятствует её радикалистская интерпретация, которой придерживаются многие крайне левые и даже крайне правые критики существующего строя. Для них «Система» (именно так, с большой буквы) - это некий универсальный сверхмеханизм подавления человеческой личности и/или различных органических человеческих сообществ. Дескать, этот всемирный монстр создан могущественной группой наиболее продвинутых элитариев с целью установления и поддержания своего господства. Марксистская трактовка государства как машины подавления и насилия по сути своей является антисистемной, извращенной. К этому же ряду относится и идея «Системы». Тем более что критикуемые радикалами элитарии в ХХ столетии все больше представляют не мифологическую «Систему», а именно антисистему, направленную в конечном счете на разрушение всех существующих в мире систем. Антисистема действует эволюционно, и поэтому ее конкретные представители и институции могут действительно казаться частями «позитивной» системы. Надо сказать, такая терминологическая путаница выгодна антисистеме.

В отличие от антисистем система представляет собой целостность и единство элементов, находящихся в самых разных связях друг с другом, она делает элемент чем-то большим, чем просто часть, в определенном смысле поднимая его до уровня целого. Ультраэлитариям такое отношение к части предельно чуждо, они рассматривают саму часть (себя, свои модели жизнедеятельности и институты) как нечто, превышающее целое. И в такой оптике элемент не может не вырваться из системы, тем самым разрушая её. При этом, конечно, никакого равенства элементов не предполагается, хотя идею равенства часто бросают в массы в качестве идейно-философского прикрытия, необходимого для ослабления и разрушения системы.

Если мы будем сравнивать две системы управления государством, власть царскую и демократию с точки зрения тех абсолютных ценностей, которые несёт в себе каждая, мы увидим, что они диаметрально противоположны. Так, если демократические режимы привлекают людей мечтой о земном благоденствии и построении рая здесь, в этой жизни, о чём мы уже говорили, то монархия, как власть сакральная, говорит о царствии небесном, к которому человек на земле себя только готовит. Весь видимый материальный мир вокруг нас, это лишь инструменты и средства для достижения вечной жизни в царствии Божием. Идея спасения души в Вечности, конечно же, по уровню и размаху человеческой мысли гораздо выше задач обустройства земной жизни. Тем не менее, закономерно встаёт вопрос: тогда почему все мировые монархии, и в России в том числе, рухнули?

Отвечая на этот вопрос, хочется вновь вспомнить слова того же Бердяева: Христианство всегда определяло своё отношение к организациям общества, которые делали другие, но не раскрывало правды организации общества из глубины самого христианства.

Христианская правда об обществе ещё не была раскрыта, не наступили ещё для этого времена и сроки. Поэтому до времени нужно утверждать дуализм «божьего» и «кесарева», дуализм природно-социального, как и дуализм общества и государства. Это источник свободы.

Но это не есть окончательное, это дуализм в пути, дуализм временный. Окончательная обращенность должна быть обращенностью к Царству Божиему, в котором всякий дуализм преодолен.

И мы знаем, что христианство никогда не противилось тем режимам, в которых возникали христианские общины, оно входило в плоть и кровь самой государственной жизни и выправляло её. Всё происходило естественным образом; менялись нравы людей, менялись общественные взаимоотношения, высокие идеи христианского вероучения делали людей возвышеннее, нравственно чище. Так вся Европа, а за ней и Россия стали христианскими. Затем развитие наук и технический прогресс, и лишь после этого, вновь: зачем думать о Боге, если сам человек может управлять своей жизнью, как бог.

Здесь мы наталкиваемся на воздействие некой силы, которая постоянно противостоит Жизни в Боге. В человеческом сознании проявление этой силы, как представляется, фокусируется в той его части, которая называется подсознанием. И если мы внимательно следим за жизнью людей в своей стране, за своей личной жизнью, видим все её изменения на духовном уровне, которые происходят от активного воздействия на человека информационных технологий, то легко заметим, что все эти воздействия оказываются именно на подсознательную сферу человека. Она и является противоборствующей системе Жизни, проявляет себя как антисистема (подсистема).

Полная информация о том, как работает антисистема, дана только в Православии. Христианское вероучение через Предание святых отцов, чтобы противостоять разрушительным силам подсознания, апеллирует к той части человеческого сознания, которую мы могли бы назвать надсознанием . Раз есть «под», значит должно быть и «над». Именно через надсознание человек осуществляет свою связь с Богом. Если оно не работает, то человек, как представляется, уже не совсем человек, его сознание работает неполноценно, разум человека деградирует, что мы и видим на примере устроителей гражданской войны в Новороссии, а также тех, кто способствует продолжению этой войны.

Воздействие сил антисистемы (через подсознание) проявляет себя всегда и везде, где наблюдаются системные творческие процессы. Ну, а поскольку сам человек это духовная созидательная и творческая система, разрушительные процессы постоянно идут рядом. Поэтому мы должны понимать, что противостоять разрушению антисистемных сил мы можем только через нашу обращённость к Богу. Он активизирует работу нашего надсознания чем и поднимает сознание человека на много порядков выше, заставляя его действовать разумно. Только в этом случае мы научимся распознавать оба процесса, системный и подсистемный, проявляющие себя постоянно и одновременно и, как следствие, научимся создавать такие механизмы властного управления, которые смогут максимально полно обезопасить нашу жизнь и не дать силам разрушения полностью подменить её строй.

Для этого государственная власть, если она захочет восстановить полноценную жизнь и создать условия для нормального функционирования всех государственных институтов, должна выстраивать свою работу по принципу работы человеческого организма. В нём каждый орган выполняет возложенную на него функцию, но подчиняется ритму работы всей системы в целом, которая в свою очередь, должна уподобляться Богу. Человек, согласно библейскому мировоззрению, это образ и подобие Божие. Внимательное изучение мира Божьего даст нам и ответ на вопрос, как нам следует организовать свою жизнь на земле, чтобы она обладала той же устойчивостью, как и всё мироздание.

Антисистема — категория новая в гуманитарном знании. Понятие антисистемы предложил Лев Гумилев. Он уделил много внимания этому историческому явлению. Ему посвящена заключительная глава основного трактата Гумилева «Этногенез и биосфера Земли», значительная часть главы «Этногенез и культурогенез» работы «География этноса в исторический период».

В своих работах по русской истории Гумилев тоже обращал внимание на антисистемные явления. По сути дела, антисистема принадлежит не этнологии, а культурологии, истории культуры. Но Гумилева это заинтересовало, он подробно и убедительно описал — хотя и не определил — эти структуры, разрушительные для этноса. Ибо антисистемы — структуры, способствующие сокращению жизни этноса, а следовательно, разрушительные для общества и могут рассматриваться в обеих областях исторического знания.

Нам представляется важным внесение категории «антисистема» в область политической истории, социологии, политологии. Возможно, это важная категория и для ряда областей географической науки.

Весьма интересно — и к этому мы еще вернемся, — что Гумилев не дал дефиниции антисистем. Но называл их и призраками систем, и системами, стремящимися сменить мироощущение на обратное, сменить знак стереотипа поведения данного этноса или его части, субэтноса, социальной страты. Лев Гумилев убедительно отмечает ряд характеристических черт антисистем. Антисистемы отличаются негативным мировосприятием и, как следствие этого, стремятся к разрушению мироздания. Таким образом, пафос антисистемы — самоубийство.

Эта тенденция универсальна, и из нее проистекает печальный вывод о невозможности полемики с антисистемой. Любой наш аргумент будет незамедлительно присвоен и предложен нам уже как аргумент антисистемы. Исключительное удобство разрешенности лжи!

Наконец — и это особенно важно при рассмотрении русской культуры, — если антисистема, захватывающая большинство населения небольшой страны или большинство членов некоторой замкнутой группы, стремительно подталкивает их к самоубийству, то совершенно иная ситуация наблюдается, когда представители антисистемы захватывают власть в некотором регионе, большинство населения которого не включено в антисистему. Тогда антисистема меняет знак. Прекращая саморазрушение, она порождает в обществе более или менее деспотический режим, в котором представители антисистемы образуют элиту. Этот режим не разрушает сам социум, ибо социум рассматривается представителями элиты только как некое средство их собственного антисистемного благоденствия, как рабочая скотина. Подобные, сменившие знак, антисистемы могут жить долго, отказавшись от основного принципа антисистемы — отвержения мироздания. Однако, потерпев политическое поражение и потеряв место «элиты», подобная антисистема снова меняет знак, ибо законсервированный характер не меняет ее сущности: потеряв власть, перестав быть «элитой», антисистема снова становится антисистемой, снова подталкивает этнос к саморазрушению.

Существуют два вопроса, поставленные Львом Гумилевым и, как нам представляется, весьма далекие от разрешения. Так, ученый сблизил понятие антисистемы и химеры, ложноэтнической общности попыткой искусственно, политически или шире, социально-культурными средствами, сформировать этнос. Гумилев приводит в разных своих работах множество примеров химер и достаточно убедительно показывает неизбежность их распада. Но вот насколько антисистема — порождение химеры (а ученый все более склонялся к этой точке зрения), нам, думается, судить прежде-временно.

Антисистемы, как видно из работ других авторов, могут рассматриваться уже в древнейшей части документальной истории человечества, на материалах IV-III тысячелетий до нашей эры. В эти эпохи сама чрезвычайная разреженность населения делала сомнительной попытку химеризации. Химеры недолговечны, в то время как срок жизни антисистем может исчисляться многими столетиями, а может быть, и тысячелетиями. Попытка химеризации подразумевает значительность межэтнических контактов. Антисистемы тоже часто возникают в зоне межэтнического контакта, особенно синкретические антисистемы. Но пока невозможно доказать, что антисистемы всегда рождаются только в зоне контакта. Категория «химеры» принадлежит этнологии, без сомнения. Категория антисистемы скорее принадлежит культурологии. Оба эти явления, несомненно, деструктивны для этноса и для социума, однако химеры распадаются самостоятельно от внутренней деструктивности. Можно предполагать, что антисистемы самостоятельно не распадаются никогда. Все исчезнувшие антисистемы подвергались истреблению.

Таким образом, преждевременно считать антисистему порождением химеры, или, осторожнее, процесса химеризации, а вот антисистема действительно может стремиться породить химеру, что прекрасно иллюстрирует история России. Действующая в революции антисистема или группа антисистемы, придя к власти, предприняла попытку тотальной химеризации, создания ложноэтнической общности «советский народ». То, что химеризация не удалась, может считаться большой удачей русского общества, но тем не менее такая попытка имела место.

Еще один вопрос, порожденный гумилевской разработкой антисистем, возможно, и не может быть разрешен средствами исторической науки. В самом деле, совершенно не ясно, каким образом антисистемы могут консервироваться, в течение длительного времени сохраняться в скрытом, «эмбриональном» состоянии и затем воспроизводиться. Манихейская антисистема прекращает свое существование, во всяком случае не упоминается в исторических источниках, уже в VI веке, а в X веке антисистемы манихейского корня распространяются по всем культурам средиземноморского ареала. Где хранилось учение манихеев в продолжении трех-четырех столетий и в каких формах, нам неизвестно, но философы, историки, практические деятели Средневековья не ошибались, именуя павликиан и богомилов, катаров и альбигойцев манихеями. Повторим еще раз, что, возможно, эта проблема неразрешима. Если антисистема в неблагоприятных условиях обладает способностью сжиматься до размеров небольшого кружка, никакие исторические источники не донесут до нас этой информации. Как ненавидели мироздание, как убеждали самих себя и немногих приближенных адептов в допустимости и праведности лжи, на каких кухнях злобствовали, глядя на окружающий мир, те, кто сохранял антисистему на протяжении многих поколений, мы можем только гадать, строить фантазии, но наши гипотезы не будут научными, ибо невозможно существование источников, на которые эта гипотеза бы опиралась.

Именно эта способность антисистем как бы исчезать, а затем реконструироваться, более всего подталкивает нас к скептическому отношению к самой гумилевской теории. А быть может, антисистема есть нечто чисто умозрительное? Может, подобным образом было удобно провести обобщение одному Гумилеву? Нам представляется, что, хотя термин «антисистема» — недавний, хотя источники именуют их по-разному: антисистемы оказываются ересями, группами революционеров, интеллектуальными клубами,- тем не менее Гумилев был прав, и общие черты антисистемы мы можем достаточно убедительно проследить. Люди не знали категории антисистем, и тем не менее отдельные религиозные и философские конструкции в разные эпохи, сталкиваясь с разными культурами и социальными системами, вызывали отчаянное и агрессивное сопротивление окружающего мира. Сассанидский Иран был исключительно веротерпим. В нем, кроме зорастрийцев, уживались представители разных религиозных систем, а христиан начали принимать раньше, чем терпимость к ним проявил Императорский Рим. И тем не менее манихеи подвергались истреблению. Римский мир был иным и лежал в рамках иной великой культуры, античной, и тоже стремился к истреблению манихеев. Терпимость первоначального победоносного Халифата была достаточно высокой, правда, первые мусульмане старались обратить или уничтожить язычников, но и христиане, и иудеи, и зорастрийцы могли существовать в пре-делах Халифата вполне безбедно, уплачивая лишь незначительный дополнительный налог. В то же время зиндиков уничтожали, и даже существовала специальная должность инквизитора, чей пост назывался «палач зиндиков». Кстати, «зиндик» — от слова «зенд» — знание, калька с греческого «гностик». Но это практические представления самых разных народов. Мы можем привести длинную иерархию, в которой не последнее место займет практически поголовное истребление исмаилитов, подчинявшихся Старцу Горы, победоносными монголами.

Генетическое родство многих антисистем не было секретом и для многих самых образованных деятелей Античности и Средневековья. То, что академическая наука до относительно недавнего времени не выделяла антисистем, не удивительно. Слишком иррациональным оказывался предмет изучения. Но до поры. Появляются религиоведение, история культур, этнология. XX век отличается в лучшую сторону от предшествующих эпох существования академических университетских наук тем, что ни один предмет не может быть исключен из числа изучаемых. Кроме того, поразительные наблюдения делаются на стыках различных академических дисциплин, и, что уже совсем интересно, делаются не только учеными, а и художниками слова, и философами. Так происходит и с антисистемой. Гумилев начал изучение своих антисистем с периода эллинизма. Но мы теперь можем предложить рассмотрение их со значительно более удаленной исторической эпохи.

И все они описывали антисистемы

Рассматривая в своем трактате «Вечный человек» столкновение Рима и Карфагена, Гилберт Честертон, решительно принимая сторону Рима, дает Карфагену удивительную характеристику: город, государство, общество, которое верило, что зло всегда побеждает. Эмоциональная, ненаучная оценка? Однако если мы обратимся к статьям современного американского исследователя ханаанейской мифологии С. Гордона, то увидим, что эта система, из которой выросла и религиозная система Карфагена, именно такой и была, и основополагающие мифы Ханаана повествуют о преобладании Ваала над древним богом Элом. Но ведь Эл на семитических языках означает просто «Бог»! И таким образом, мифология Ханаана содержала определенный момент отвержения мироздания, негативного к нему отношения. Кстати, антисистемы часто полагают, что зло неизбежно побеждает. Сомневающийся в этих словах может обратить внимание на любые советские учебники истории. В них в каждую отдельную историческую эпоху побеждает зло — крестьянам всегда становится жить хуже и хуже, даже удивительно, как крестьянство ухитрилось просуществовать до XX века.

В известнейшем трактате «Социализм как явление мировой истории» Игорь Шафаревич рассмотрел уравнительные социалистические тенденции начиная с шумерских храмовых государств, то есть почти на протяжении пяти с половиной тысяч лет. Определенные примеры в работе Шафаревича могут считаться спорными. Так, спорна попытка применить категории социализма для рассмотрения истории Египта. Границы уравнительных тенденций в древнейшей китайской истории, безусловно, должны быть скорректированы. Китайский материал был воспринят автором некритически, но это ничего не меняет. Достаточно того, что социалистические тенденции просматриваются на протяжении тысячелетий, и они всегда в той или иной степени разрушительны. Стремятся к разрушению социального уклада, к его предельному упрощению, разрушению аристократии, религиозной общности, семьи, бюрократизации государства и бюрократизации жизни.

Таким образом, эти системы подпадают под определение антисистемы, данное Гумилевым. Является ли социализм антисистемой или социалистические черты присущи большинству антисистем — могут показать только специальные исследования вопроса. Во всяком случае, чрезвычайно важно, что трактат Шафаревича рассматривает историко-культурные явления, аналогичные соответствующим главам и статьям Гумилева, часто просто одни и те же. Шафаревич даже утверждал, что итог социализма, логический финал, к которому он должен прийти, — это массовое самоубийство. К самоуничтожению стремились типические антисистемы в силу своего негативного восприятия мироздания. Мы можем на недавних примерах отметить правоту подобного утверждения. К самоубийству этническому, тотальному самоубийству вела кхмерский этнос социалистическая система Пол Пота. Гайанская трагедия, чей масштаб был меньше (несколько сот человек), увенчалась на глазах ужаснувшегося человечества успешным групповым самоубийством. Если внимательно изучить замкнутые секты, которые практиковали групповое самоубийство на протяжении XX века, — а ряд примеров имеется, — возможно, удастся найти повторяющуюся социалистическую тенденцию, и, несомненно, рассматривая подобные секты, мы найдем во всех них антисистемный характер.

Обращение к мифологическим системам древности и древним культурам дало возможность обобщить антисистемные явления ряду величайших литераторов нашего столетия. Так, великий мистический поэт Даниил Андреев в своей «Розе Мира» усмотрел общее в разрушительных религиозно-философских системах и применил к ним термин «религии левой руки». По сути дела, он собрал под этим названием то, что у Гумилева названо «антисистемой». Интересно, что сделал это человек, предельно религиозно терпимый, сочинения которого прямо призывают к содружеству религиозных и культурных систем.

Выдающийся английский писатель Джон Рональд Толкин, чьи произведения посвящены активной борьбе со злом, неоднократно описал действие лжи во всей его разрушительности. Можно — как в «Сильмариллионе», так и во «Властелине колец» найти многие черты антисистем, однако в соответствии с жанром творчества, в вымышленной, сказочно-мифологизированной форме. Нам представляется, что особенно четко антисистема прослеживается в хронике «Падение Нуменора».

Многие работы ученых-религиоведов дают нам основание утверждать, что классические антисистемы, убежденные в примате зла, в примате деструкции в нашем мире, часто явно или скрыто стоящие на позициях негативного мировосприятия, никуда не исчезли и если не были заметны в XVIII — первой половине XIX веков, то зато сейчас, в наше время, их великое изобилие.

Антисистемами современности занимался видный американский ученый, православный иеромонах Серафим Роуз. Этому посвящена его работа «Православие и религии будущего». Автор рассматривает, как разрушительны синкретические секты и системы, то есть то, что образуется в религиозно-философской жизни в результате смешения нескольких религиозных учений с принципиально различными системами ценностей, в результате смешения несовместимого. Подобные смешения делаются всегда ценой насилия над системой, то есть ценой лжи. Ибо совершенно невозможно образовать непротиворечивую синкретическую структуру из идеалов, скажем, буддизма и христианства, потому что христиане — последовательные реалисты, а для достаточно глубокого буддиста мир реальный — это майя, иллюзия. Тем не менее такие секты появляются. Они всегда или часто являются антисистемами, они вносят деструкцию в данное общество, а следовательно, сокращают жизнь данного этноса. Богатейшую панораму синкретических антисистем теперь уже удобнее наблюдать не в Америке, а в России, где последовательно даже в поле зрения печати оказываются «Белое братство», «Богородичный центр» и еще более причудливые секты. Менее заметно, но постоянно действуют такие синкретические антисистемы, как секта американского корейца Муна, чья деятельность запрещена в ряде европейских стран.

Наш современник, незаурядный апологет и философ диакон Андрей Кураев в своих статьях описал еще несколько интересных особенностей антисистем нашего времени. Например, склонность, в силу разрешенности лжи, скрывать религиозные объединения под вывеской научных, научно-просветительских обществ.

Об антисистемных явлениях в академической среде и возможности сложения антисистем еще в 50-е годы писал замечательный английский писатель и апологет, друг Джона Толкина Клайв Льюис. Третья часть его космической трилогии, роман «Мерзейшая мощь», — блестящее и убедительное описание антисистемы современности. Миниатюра «Баламут произносит тост» Льюиса — это буквально сводка антисистемной методологии, особенно применительно к образовательным системам.

«Малый народ» — антисистема Нового времени

Все перечисленные авторы в основном касались классических гумилевских антисистем. Нам представляется, что антисистемы, по преимуществу обращенные ко злу, к небытию, негативно воспринимающие мир, человека в этом мире, антисистемы, стремящиеся освободить от оков мира своих адептов, более характерны для Древности и Средневековья. Антисистемные явления в Новое время проявляются иначе. Во-первых, антисистемы Нового времени, по крайней мере за пределами узкого круга высших посвященных, негативно ориентированы не на мироздание, а на творение человека, на культуру. Конкретную религиозную систему и порожденную ею великую культуру. Конкретную нацию и созданный ею национальный культурный вариант. Конкретное государство как порождение национальной культуры.

Подобным антисистемам тоже уже много веков. Возможно, первый европейский пример рассматривает французский историк Робер Амбелен в своей переведенной на русский язык книге «Драмы и секреты истории», в главе «Тайный внутренний круг Тамплиеров». После публикации книги Амбелена отпадают все сомнения в том, что тамплиеры образовывали своеобразную синкретическую секту-антисистему; что учение этого внутреннего круга состояло из противоречащих друг другу элементов различных религий; что амплиерство было разрушительно для западно-христианского мира и его культурных порождений — национальных и государственных образований. Эта старейшая неклассическая антисистема была физически уничтожена, как и антисистемы классические. Здесь мы можем подтвердить печальный вывод Гумилева: антисистема может быть только полностью уничтожена.

Само собой разумеется, люди далеко не всегда были готовы к столь крупному кровопролитию, как тотальное уничтожение адептов антисистемы. Весьма часто антисистемы вытеснялись за пределы страны, государства. В этом случае разрушительное действие антисистемы может сказаться значительно позднее, иногда через много столетий. Уместно отметить, что таким анклавом вытеснения антисистемы во времена высокого Средневековья была Босния. Разрушительный характер этого европейского захолустья сказался в наши дни.

Все же антисистема, целенаправленно разрушающая культуру, конкретную религиозную систему, конкретную национальную традицию, для Средневековья — редчайшее исключение. Ей открывает дорогу эпоха Возрождения, автономизировавшая ценности. Результатом этой автономизации явился отрыв этики от религиозного учения и, как прямая закономерность этого, отрыв политики, прикладной этики от собственно этической системы, от нравственности. Антиэтичность Возрождения и появление в эту эпоху многих кружков, поклонявшихся злу в более или менее открытой форме, рассмотрены крупнейшим русским философом второй половины XX в. Алексеем Лосевым в его «Эстетике Возрождения».

Но наиболее значительными такие системы становятся с XVIII века, с эпохи Просвещения. В Просвещении расцветают пышным цветом антисистемы, воспринимающие негативно часть мироздания, конкретную культуру, например региональную или национальную. Их идеологию легко наблюдать в таких сочинениях видных просветителей, как «Персидские письма» Шарля Луи Монтескье или «Гурон» Вольтера. Персонаж обладает уровнем цивилизации современных ему французов, говорит на безупречном французском, знает, как вести себя в обществе — и вместе с тем не понимает ничего из культурного комплекса данного общества, а потому воспринимает весь этот культурный комплекс как нелепый, безумный. Владеет техническим уровнем общества, но не воспринимает все то, что составляет его культурную традицию — монархию и преданность монарху, аристократию, Церковь, коммунальные демократические институты и тому подобное, вплоть до бытовых особенностей, бытовых отличий данного народа. Подобные «персы», подобные «индейцы» не встречались на Иранском нагорье или в долине Миссисипи, но зато они в изобилии выращивались в аристократических салонах, философских академиях и масонских ложах.

Рассматривая подобную антисистему, хотя и не зная еще этой категории, видный историк XX века Огюстен Кошен, занимавшийся историей Великой Французской революции, предложил категорию «малый народ». Этот термин неудачно переводится на русский язык, в котором «народ» — категория этническая. Вероятно, термин Кошена адекватнее по-русски звучит как «малое общество», так как это категория не этническая, даже не социальная, а чисто культурологическая. «Малое общество» — это группа людей с негативным мировосприятием, группа, принадлежащая по формальным признакам к данной культуре, но воспринимающая ее негативно, даже с ненавистью.

Интересно, что этот круг можно расширить, обратившись к истории английской революции. Там подобным негативным восприятием окружающей культуры отличались пуритане, английские кальвинисты, составившие ядро и наиболее разрушительную силу этой революции. Но пуритане достигли апогея своего могущества не в Англии, к счастью для английской культуры, а в Новом Свете, где они составили большинство и в силу этого утратили свой антисистемный характер. По принципу разрешенности лжи антисистема «малый народ» вовсе не обязательно должна негативно относиться к самой нации, к идее патриотизма. Французская революция, как известно, проходила под знаменем патриотизма. Вполне достаточно, чтобы вместо реально существующей Франции знаменем патриотов была вымышленная Франция. Чем более пламенно в этом случае адепт антисистемы, адепт будущей революции любит эту вымышленную Францию, тем более пламенно он ненавидит Францию реальную, со всеми ее нелепыми, с его точки зрения, традициями.

Нам думается, что подобные антисистемы и подобная антисистемность, ориентированная не на природный мир, не на установления, присущие большинству людей, скажем на семью, а негативно воспринимающие только конкретную национальную культуру, наиболее характерны вообще для Нового времени, вплоть до наших дней.

Господь долго хранил Русскую землю

В истории России мы встречаемся в основном с подобными антисистемами. До XV столетия история русской культуры не знает антисистем. Мощная культура домонгольской Руси, опиравшаяся к тому же на первоклассную цивилизацию, на исключительно высокий жизненный уровень для XI-XII веков, не восприняла антисистемного влияния, несмотря на высокий для той эпохи удельный вес городского населения (а город, несомненно, более удобная среда для возникновения антисистемы), несмотря на широчайшие международные контакты со всеми регионами, где существовали антисистемы. Ни от Византии, ни от балканских славян, ни с Запада, ни из мусульманского мира ничего деструктивного заимствовано не было.

В XIII — первой половине XV века новый этнос — русские, или великороссы, — переживает фазу подъема. Кроме высокого уровня внутриэтнической солидарности, обычного для подъемов, Русь слишком бедна для того, чтобы тратить время, силы, мыслительную энергию на отвлеченные построения. И только в конце XV века, накануне создания Российского государства, появляется первая антисистема в виде так называемой «ереси жидовствующих». Это антисистема Нового времени. Она представляла собой, во-первых, вполне организованный кружок, точнее — ряд кружков довольно высокого среднего уровня образованности, что справедливо позволило Дмитрию Лихачеву считать ее типичной для интеллектуальных ренессансных кружков. Она была синкретична: название ее, родившееся в ту эпоху, более чем условно. Единственно, что и было иудейского в этих группах, — это активное использование талмудической критики Нового Завета. Эти кружки активно прибегали ко всем достижениям оккультизма своего богатого колдовскими увлечениями времени. Они были скептичны, особенно по отношению к своему миру, к своей культуре. И несомненно, претендовали на то, чтобы подчинить своему влиянию все интеллектуальное ядро, достаточно незначительное в России XV столетия.

Принцип «разрешенности лжи» прослеживается в этой ранней антисистеме убедительно. Первый новгородский кружок был, после нескольких лет существования, обнаружен энергичным архиепископом Геннадием. Участники кружка незамедлительно принесли полное, и, вероятно, внешне выглядевшее необычайно искренним, покаяние и, покаявшись, приобрели свободу от ответственности: архиепископ Геннадий про разрешенность лжи еще ничего не знал. Это дало возможность новгородскому кружку основать московский и некоторые провинциальные. Но есть и другое применение принципа «разрешенности лжи». Московские еретики активно прибегали к подлогу в пропагандных целях. Так, от них сохранилась и описана историками Казаковой и Лурье Псалтырь, которая по своей структуре, внешним показателям и начальным страницам действительно представляла собой образцовую славянскую Псалтырь своей эпохи. Но по мере углубления в эту книгу вы видите, как псалмы заменяются специфическими текстами, выработанными внутри антисистемы. Таким образом, грамотный, но малообразованный человек читал то, что было необходимо пропагандисту, искренно при этом по-лагая, что читает Псалтырь.

Интересна аналогия с антисистемой XX века. Автору этих строк довелось видеть в частном собрании в Москве солдатский молитвослов времен Первой мировой войны без даты и места издания. Это действительно молитвенник, и начинается он, как все православные молитвенники, утренними молитвами, молитвой Иисусовой, молитвой «Отче наш». Нас не удивило бы, если бы через несколько страниц в книжке оказалась бы политическая прокламация, — это нисколько не означало бы антисистемного момента, так всегда маскировали свои книги революционеры, те или иные пропагандисты. Если бы, скажем, на седьмой странице обнаружился текст типа «Россией управляет не правительство, а шайка разбойников во главе с венценосным атаманом Николаем II», — это не означало бы антисистемности документа. Вместо этого продолжаются молитвы. Однако каковы молитвы?.. Через одну, через две — это молитвы о том, чтобы Господь вразумил правителей прекратить братоубийственную войну. Легко представить себе, какое влияние это оказывало на действующую армию.

Однако вернемся к позднему Средневековью. На пороге Нового времени Россия встретилась с еще одной антисистемой, в отличие от ереси жидовствующих, не ввезенной, не импортированной, а разработанной с богатейшей фантазией на местном материале. Речь идет об опричнине.

Приоритет рассмотрения опричнины как антисистемы принадлежит Льву Гумилеву и Александру Панченко в их замечательном диалоге «Свеча бы не угасла». После трудов С. Веселовского, А. Зимина, Р. Скрынникова отпали все возможности рассмотрения опричнины строго в рамках социально-политической истории. Ни социально-экономической, ни социально-политической целесообразности, вообще никакой социальной основы у опричнины не было. Можно считать общим местом работ нашего времени справедливое рассмотрение опричнины как аппарата личной власти тирана. Это тем более легко принять, что Иван IV не только первый тиран в отечественной истории, но и тиран, мы бы сказали, классический, подходящий под все возможные определения тирана, начиная с античных авторов. Менее очевидно, что Иван IV был первым прослеживающимся в нашей истории западником. Это тоже было проанализировано тем же профессором Панченко в соавторстве с Л. Успенским. Но западничество Ивана — вопрос его личного вкуса. Общество и русская культура не были готовы вместить фактор западничества, а тиран не располагал механизмами, которые бы позволили ускорить этот процесс. Иное дело — антисистемность его изобретения. Опричнина была основана на принципе отречения опричников от собственной нации, сознательного и обязательного отречения от семьи. Опричнина подразумевала и отречение от собственного вероисповедания. Достаточно отметить обязательное участие опричника в пародировании монашеской жизни. Опричник, несомненно, готовился к исполнению своих задач в качестве человека, лишенного шансов на прощение. Опричнику не на что было надеяться в вечной жизни. А в XVI веке это было основой жизни любого человека, в том числе любого разбойника. Опричнику, таким образом, после всех отречений оставалось только служение злу. Это осознавалось окружающей опричника социальной средой. Не случайно пародирование названия «опричнина», «опричники» термином «кромешники». Слово «опричь» и означает «кроме». Но вместе с тем «кромешник» — прямо указывает на адский характер выполняемой миссии. «Тьма кромешная» — в славянском тексте Писания.

Весьма сомнительным показалось бы утверждение, что опричники стремились разорвать связи с материальным миром. Однако история опричнины и ее соучастников подтверждает, что все они и привели к гибели свою недолговечную антисистему и друг друга в отдельности. Можно считать последним опричником, который был социально уничтожен в результате несовместимости с нормальной жизнью страны и общества, Василия Шуйского — самого неудачного правителя в истории России.

Ереси жидовствующих, приходящейся на фазу этнического подъема, опричнине в начале акматической фазы, разумеется, не удалось увлечь в деструкцию большую часть русского общества своих эпох. Но историко-культурные последствия существования этих антисистем колоссальны, особенно если учесть ничтожное количество адептов первой антисистемы и относительно небольшое — второй. Речь идет о значительном снижении уровня социальной нравственности к концу XVI века, после двух волн антисистем в России. Тем не менее в XVII и XVIII веках, в эпоху сложения Российской империи, приобретения русской культурой имперского характера, превращения России в несомненный центр восточно-христианской культуры и цивилизации, мы можем наблюдать много интересных явлений, в том числе и парадоксальное сложение феномена «русского западничества», но антисистем мы не наблюдаем. Не наблюдаем до вступления ведущих этносов в фазу надлома.

Русская антисистема XIX века определенно формировалась по описанной Огюстеном Кошеном схеме «малого народа», или «малого социума». Она могла быть включена в те или иные организации или не организовываться. Она никогда не была по-настоящему социально структурированной. Хотя в огромной степени, как и любая антисистема, прогрессировала в маргинальных слоях. Она сложилась в необычайно выгодной для расцвета антисистемы ситуации.

Напомним, что фаза надлома резко снижает внутриэтническую солидарность. Снижает солидарность и внутри суперэтноса, внутри великой культуры. Напомним также, что антисистема могла использовать внутренний раскол этнического поля, тот российский парадокс, который был создан в XVIII веке распространением русского западничества.

Народолюбие, или Страсть к босяку

Антисистемные проявления не могут быть объяснены, если исходить только из категорий этнологических, из определения характерных черт фазы надлома как таковой. Антисистема не может быть объяснена западничеством, так как не все представители антисистемы ощущали себя западниками и уж тем более далеко не все западники были носителями антисистемного мышления. XIX век в России был необычайно удобен для распространения антисистемы. Пожалуй, антисистемное мировоззрение первым наилучшим образом описал Достоевский в строках о Герцене в Дневнике писателя за 1873 год. «К русскому народу они питали одно презрение, воображая и веруя в то же время, что любят его и желают ему всего лучшего. Они любили его отрицательно, воображая вместо него какой-то идеальный народ — каким бы должен быть, по их понятиям, русский народ. Этот идеальный народ невольно воплощался тогда у иных передовых представителей большинства в парижскую чернь девяносто третьего года».

Негативное отношение к России революционера или радикального реформатора само по себе не свидетельствует об антисистемности его взглядов. Целью революции может быть изменение социальной картины сохраняемого общества и сохраняемого этноса. И тогда революционное мировоззрение не антисистемно, а революционная организация не есть антисистема. Целью революции может быть коррекция или полная смена элиты данного социума. Это удобно для внедрения в социум антисистемы, но само по себе еще не антисистема. Однако мы видим в России не только негативное отношение к правительству и правящей элите, к сложившейся системе власти. Мы видим устойчиво негативное восприятие национальной традиции, национального уклада, стремление не видеть национальной аристократической традиции, национальной традиции демократической. Видим презрение к нации, то есть презрение к народу в сочетании с болезненно гипертрофированным требованием служения народу. При таком подходе служение народу превращается в служение плебсу. Не только Россия приобретает фантастические черты в умах радикалов, но и русский народ приобретает черты фантастические, черты социальных низов. Несложно видеть, что, когда некий реформатор, радикал рассматривает общество по низшему социальному срезу — это разрушительно для общества, а следовательно, и для этноса. Для этноса болезненна утрата национальной элиты, но это возможно преодолеть. Однако, в случае антисистемного подхода, который нам сейчас открывается, разрушению подвергается уже не элитарная среда, а средние слои общества, которые и являются несомненным фундаментом, опорой любого общества, следовательно, и любого этноса. Заметим здесь неслучайность того, что в интеллигентском сознании XIX века средних слоев в русском народе как бы и не существует. Зажиточный крестьянин, обширные слои ремесленников, складывающиеся с развитием промышленности круги высококвалифицированных рабочих, так называемая «рабочая аристократия», профессионально ориентированная нереволюционная интеллигенция, например инженеры, мелкие, в основном провинциальные чиновники, — всего этого как бы нет. Со времен античных мы встречаемся с двумя основными социальными значениями термина «народ», «демос», «пополо». Подход этнокультурный, при котором «демос» практически идентичен этносу: народ есть нация, и подход социально-стратификационный: если мы отсекаем от народа как самостоятельное целое элиту, аристократию, «всадничество», то неизбежно должны отсекать и низы, плебс, хлопство, пролетариат. Тогда народ — это среднее большинство гражданского общества и среднее большинство нации.

Легче всего увидеть реальность антисистемы XIX века в противопоставлении дворян народу, а во второй половине XIX века — интеллигенции народу. Эта точка зрения, не изжитая в нашем обществе и в нашей литературе до настоящего момента, — результат продолжительного действия антисистемы. Если дворянство или интеллигенция не часть народа, то тогда мы рассматриваем средние слои как часть плебса, отталкиваем базовую и процветающую чаcть общества к его нижнему полюсу. Одновременно, изолируя элитную, или считающуюся элитной, группу, мы придаем ей черты опричнины, группы, пребывающей вне социума и вне нации.

Замечательную иллюстрацию антисистемного мышления подобного рода наблюдала Е. Кириченко, один из крупнейших отечественных историков архитектуры. Она отмечает, что постройки архитектора Константина Тона, и прежде всего его Храм Христа Спасителя в Москве, воспринимались полярно. Высшей бюрократией и радикальными кругами — как символ бюрократической империи, а всем остальным обществом — как олицетворение национальной православной культуры. Антисистема в России не располагалась только в революционных кругах: они были в любой момент времени малочисленны. Но антисистема вольготно располагалась среди интеллигенции, особенно маргинальной, — а мы отмечали, что большая часть российской интеллигенции в XIX веке была маргинальна, — и в кругах бюрократических. Ведь чиновники тоже в значительной степени были маргинальны, и не только потому, что существовало более чем значительное количество низших чиновников разночинного происхождения, а и потому, что в бюрократической системе происходит естественный отрыв ее членов от нормальных аристократических или демократических традиций как воспитания, так и существования. Бюрократизированность старой России — дополнительное условие успеха антисистемы.

Известны события Кровавого воскресенья 9 января 1905 года. Блистательно проведенная эсеровская провокация. Уже давно историки располагают сведениями (блестяще выявленными С. Семановым), что священник Георгий Гапон был действительно провокатором, но провокатором эсеровским и в качестве революционера давно должен был быть реабилитирован. Но гораздо интереснее, что накануне трагедии министр внутренних дел России, либеральный чиновник, любимый общественностью, князь Святополк-Мирский на докладе в Царском Селе на вопрос о положении в столице дезинформировал императора, заверив, что в столице все спокойно. 8 января Святополк-Мирский точно знал о готовящемся шествии и как министр внутренних дел, по административной линии и от полиции, и как шеф корпуса жандармов. Минимум три источника должны были предупредить министра. Невозможно предположить, что по каким-то обстоятельствам сплоховали все три источника. То есть один из главных, как теперь говорят, силовых министров сознательно спровоцировал трагедию, которая должна была столкнуть в непосредственном противостоянии не правительство с народом, а само государство, монархическую идею и нацию, что и удалось в этой, повторим, блистательно проведенной провокации. Таким примерам несть числа.

Давно отмечены и многие другие антисистемные черты в полуобразованной части общества дореволюционной России. Дело в том, что культурная элита России была почти не затронута антисистемными тенденциями. Если мы обратимся к сборнику «Вехи» 1909 года, то заметим, что революционная и радикально-реформистская интеллигенция (причислим туда же и многочисленное сочувствующее чиновничество) была абсолютно не восприимчива к высшим достижениям отечественной философской и гуманитарно-научной мысли. Мы отметим с вами происходящее в бешеном темпе разрушение семьи, семейного уклада, супружеских отношений в этих кругах, о чем писал Изгоев. Мы заметим, благодаря С. Франку, утопический характер идеологии радикальных кругов и вспомним, что утопии по большей части были связаны с антисистемами XVI-XVIII веков. Возможно, более всего дает для осознания реальности существования антисистем в России С. Булгаков, благодаря которому мы можем оценить «орденский характер» революционной и радикальной русской интеллигентности (это при отсутствии формальной ее организации). Ну и, пожалуй, самое главное — стремление к небытию, стремление к смерти. Булгаков справедливо отмечает, что подлинным гимном русской революционной интеллигенции был похоронный марш. Если мы сопоставим это с воспоминаниями революционеров, а современному отечественному читателю вполне доступны воспоминания Бурцева и Савинкова, мы получим множество примеров, включая поразительный трагикомический эпизод с террористкой Дорой Бриллиант, которая требовала, чтобы ей тоже разрешили умереть за благо народа. Итак, по крайней мере с середины XVII века в России действует антисистема или группа антисистем, разграничить которые возможно с помощью скрупулезного исследования. Антисистема не была локализована политически и даже социально. Процесс уничтожения, вытеснения в маргинальные слои, вытеснения в эмиграцию представителей антисистемного мировоззрения, сохранивших свои взгляды, хорошо описан у И. Бунина в целом ряде его сочинений, но прежде всего в «Окаянных днях».

И место им в босяках

И остается один вопрос: о судьбе антисистемы. Гумилев отмечает, что антисистема, приходящая к власти, меняет знак, порождая чудовищный, деспотический, полицейский режим, но прекращающая деструкцию, став оторванной от социума и этноса правящей элитой. Прямая аналогия подобному поведению наблюдается в русской истории XX века. В сущности, с точки зрения концепции антисистемы ленинский нэп и сталинское псевдоимперское поведение — одного происхождения: антисистема меняет знак. Можно было довести в рамках чисто антисистемного правления крестьян Поволжья до тотального голода 1920-21 гг. Но дальше нельзя, потому что эти крестьяне должны кормить антисистемщиков, пришедших к власти. Можно было уничтожить офицерство, казачество, лучших защитников Отечества, следуя нормам революционной деструкции, можно было проиграть войну накануне победного ее завершения (трудно предположить, что Германия продержалась лишний год по какой-нибудь еще причине, кроме выхода революционной России из мировой войны). Но дальше нельзя. Нельзя бесконечно разрушать социальную среду, порождающую воинов, ибо государство должно стать крепким и защищать представителей антисистемы, оказавшихся у власти.

Вот прямая аналогия XX века с прорывавшимися к власти деструкторами X-XI веков. Но из аналогии вытекает и необходимость предостережения в нашей сегодняшней ситуации. Потеряв политическую власть в Египте, исмаилитская антисистема породила страшную террористическую машину ассасинов. Антисистема научилась воздействовать прямо на этническое поле, разрушая уже не культуру, не общество, а этнос. На наших глазах в 90-е годы XX века революционная антисистема потеряла власть, и она неизбежно меняет знак. Те, кто были несколько лет назад деспотическими правителями в рамках полицейского коммунистического режима, снова становятся чистыми деструкторами. Думаю, что это наиболее проявилось в событиях 1 мая 1993 года, когда невозможно было не заметить в действиях обеих сторон стремления добиться кровопролития, развития деструкции любой ценой.

Мы полагаем, что нахождение десятков примеров новейшего времени незатруднительно, и не считаем необходимым выходить в область конкретной политологии. Антисистема существует, и она продолжает оставаться с нами. Чудовищная бюрократизация страны в наши дни — ее питательная среда. Рецептов излечения от антисистемы нет. Все известные исторические антисистемы были уничтожены путем поголовного истребления их представителей. Вместе с тем трудно не замечать, что современное общество вряд ли готово к массовому кровопролитию, которое для этого требуется, даже если общество осознает наличие антисистемы, что, безусловно, необходимо для избавления от нее. Хотя бы потому, что восстановиться путем возрождения русская культура может только как культура христианская. Общество не согласится на поголовное истребление антисистемщиков не потому, что их жалко, а потому, что террор налагает неизгладимую печать на общественную нравственность.

Тогда остается только одно: обществу необходимо осознать постоянную угрозу деструкторов и маргинализировать их. Вытолкнуть их в социальные низы. Причем это не может сделать государство, даже в лице выборных представителей, это не может сделать судебная система. Маргинализировать деструкторов — политиков, литераторов, журналистов, военнослужащих может только общество в целом. Христианам сказано: «Не убий». И еще многое сказано в развитие этого Синайского тезиса. Но христианам никто и никогда не сказал, что человек, опасный для культуры, для общества, может рассчитывать на что-либо иное, чем самый непрестижный, тяжелый и низкооплачиваемый труд. И это самая мягкая и терпимая рекомендация, представляющаяся реальной.

Руська правда

Владимир Леонидович Махнач (2 апреля 1948, Москва — 5 мая 2009, Москва) — русский историк и православный просветитель, искусствовед (историк русской архитектуры), политический философ, русский имперский православный публицист.